ЧЁРНАЯ ШАЛЬ

ЧЁРНАЯ ШАЛЬ

Сегодня я очень устал. Метался на постели – сон никак не приходил. Бабушка несколько раз подходила ко мне, поправляла подушки, щупала вспотевший лоб и, тяжело вздохнув, крестилась и неслышно уходила. Я мучительно хотел позвать её, сказать что-то очень важное, но губы не размыкались, слова застревали где-то глубоко в груди. Мутная душная пелена окутывала меня. Голова кружилась, мерцали яркие звёзды, и я стремительно проваливался в омут забытья.

Радужные вспышки звёзд сменились сполохами лиловых зарниц, и я ощутил себя в полном острых запахов хвойном лесу. Была ночь. Кроны сосен густо укрывали звёздное небо. Вдалеке сквозь стволы деревьев поблёскивала, отражая серебро луны, река. Нащупав твёрдую тропинку, я двинулся в глубь леса, не задумываясь, куда и зачем иду. Обильная роса быстро намочила мою рубашку и льняные, подаренные бабушкой, летние брюки. От мокрой одежды стало зябко и неуютно в тёмном лесу.

Вдруг я отчётливо услышал, что кто-то окликнул меня. Никого поблизости не было. Впереди, озарённая лунным светом, виднелась небольшая полянка, окружённая невысокими заборами крашеных оградок. Редкие сосны, что росли между оградками, отбрасывали на поляну глубокие чёрные тени, расчерчивая её как школьную тетрадку. Чем-то тревожным и таинственным веяло от этой поляны. Такое чувство обычно возникает, когда проходишь вечерней порой вблизи деревенского кладбища. Я остановился и прислушался. Зов повторился. Глухой взволнованный голос будто из-под земли звал меня. Звал строго и властно. В пустом лесу не слышно было даже шума ветра. Неожиданно от одной из оградок отделилась длинная тень и двинулась в мою сторону, но почти сразу же утонула в высокой траве, будто кто-то лёг в неё. Я даже не успел ощутить страха. Неизвестно откуда возникший голос и непонятное поведение зовущего вызывали лишь чувство тревоги. Вдруг невдалеке что-то зашевелилось и зарычало.

Не выдержав волнения, я крикнул в пустой лес:

– Кто вы? Что вам надо? Зачем вы прячетесь?

Не знаю, уловил или нет страх в моём голосе неизвестный, но тотчас же ответил:

– Не бойся и подойди поближе, – в глухих тонах его голоса уже не слышалась угроза, но напряжённость момента только возросла. Ноги мои перестали слушаться и, цепляясь за кочки и корни деревьев, я стал медленно приближаться к ограде, под которой лежала тень.

– Войди в калитку и сядь на скамейку, – произнёс тот же голос. Вовремя он это сказал. Из густых лопухов поднялась огромная чёрная овчарка. Случись это минутой назад – я бы вряд ли устоял на ногах. Несмотря на весь ужас происходящего, я всё же узнал в чёрном чудовище верного друга Петра – овчарку Вироя. От охватившего меня страха и неожиданности пёс показался мне во много раз больше, чем я помнил его. Особенно сильно взволновали меня его глаза. Лунный свет, отражаясь в них, горел синим холодным огнём. Такой огонь бывал в глазах Петра в редкие минуты вспышки ярости.

Тело моё окоченело, лишь сильная дрожь сотрясала его.

– Не трясись, – голос его хотя и стал ещё глуше, но в нём отчётливо зазвучали приветливые нотки, – здесь тебя никто не тронет, ты среди друзей.

Поверить в это было непросто. Слишком всё было не по-земному таинственно. Из открытой пасти овчарки звуки вырывались гулко, будто из пустой дубовой бочки, и эхом рассеивались в тишине ночи. Наконец Вирой поднялся и, сделав два шага, улёгся вдоль холмика могилы Петра.

– Ты по-прежнему верен нашей дружбе? – взгляд пса стал ещё более пристальным. Я очень хотел ответить, но не в силах был произнести ни слова.

– Тебе же сказано – не трясись. Или от страха ты потерял разум? – Пёс угрожающе привстал, устремив на меня свой страшный взгляд опустевших глаз. Шерсть на его спине поднялась дыбом. Но длилось это лишь один миг. Через мгновение пёс уже спокойно лежал, положив свою тяжёлую голову на передние лапы. Даже в ночной темноте было видно, как поседела его ещё недавно чёрная, как вороново крыло, густая шерсть.

– Хозяин послал меня к тебе, – он хочет знать, готов ли ты ему помочь. Крепка ли ещё ваша дружба? Верен ли ты своей клятве? – При каждом слове синие искорки света озаряли его глаза.

Луна зашла за облака. Кладбище погрузилось во тьму и безмолвие. Лишь глаза Вироя продолжали светиться яростным, но уже лишённым злобы огнём, да из глубокого оврага, разрывая тишину, доносился крик филина, заглушавший писк мыши в когтях совы.

– Что же я должен сделать такого, из-за чего Пётр послал тебя к нам, – это был даже не вопрос, – скорее моё изумление происходящим.

Вирой понял моё состояние и не торопил с ответом. А может быть, он боялся, что просьба его окажется столь неожиданной, что я сломаюсь под её тяжестью. И он надолго замолчал, давая мне время успокоиться.

Лёгкий ветерок колыхнул траву, в которой лежал и упорно молчал Вирой. Неожиданно пёс ощетинился и, как медведь, встал на задние лапы, уставив на меня свой пронзительный взгляд. В ужасе я отшатнулся – на меня, не мигая, смотрели глаза Петра и звучал его голос:

– Тебе нужно во что бы то ни стало разыскать Лизу и убедить её сохранить будущего ребёнка – нашего сына. Только новая, живая и чистая душа может освободить нас обоих от смертельных грехов – самоубийства и детоубийства, и мы сможем встретиться в другом вечном мире, где никто и ничто не помешает нашей любви.

Это был гром среди ясного неба. Я, мальчишка, совершенно далёкий от неведомых «взрослых» проблем и переживаний, непонятных и необъяснимых для меня, упорно не хотел верить в их реальность. Путаясь в словах и несказанно волнуясь, я наконец почти простонал:

– Я не подхожу для этого дела. Я не смогу его выполнить. Есть же родители у Петра и Лизы. Да Лиза и не поверит, что я посвящён в их тайну.

От резкого запаха сосновой смолы в пересохшем горле першило. Мысли, одна невероятней другой, путались в голове. Вирою-Петру явно не понравились мои возражения. Он медленно двинулся в мою сторону и дико зарычал:

– Запомни, мальчишка, если думаешь стать мужчиной, помни: кто хочет дела, тот ищет способ, а трус всегда ищет предлог. Хозяин сказал, что в тебе есть всё, даже Божья благодать, чтобы сделать их счастливыми. Ты же рождён в рубашке. Будет тебе и знак от Петра для Лизы.

Впервые в глазах Вироя угасла ярость. Это были умоляющие глаза друга.

Я вспомнил, как бабушка не раз рассказывала, что дед принимал у моей мамы роды и спас от смерти и её, и меня. Мать умирала в тяжёлых родах. Все усилия бабушки были напрасны. Обезумев от горя, она бросилась в поле, крича деду Василию, что дочь умерла. Прибежав домой, он увидел укрытую с головой бездыханную дочь. Приказав вскипятить воды, дед выгнал из избы ревущую бабушку. Старый царский офицер, сын священника, он умел делать всё на свете. Я родился действительно в рубашке, но чёрный, как негр, и мёртвый. Дед долго шлёпал меня, а затем стал окунать то в горячую, то в холодную воду, – пока я не заревел, огласив звонким криком дом.

Дед тяжело опустился на маленькую скамейку, обхватив голову двумя руками, и долго так сидел, пока бабушка возилась с ребёнком. Наконец, вздохнув, он спросил: «Кто?»

«Внук, внук», – плача от радости, сказала бабушка.

Вирой по-прежнему не спускал с меня умоляющих глаз.

– Ну, что задумался? – с горечью произнёс он. – Или ты уже не друг хозяина?

Пёс отошёл от меня и будто уменьшился в несколько раз. На какой-то миг мне почудилось, или это было в действительности, что передо мною не верный Петькин пёс, а его прежняя хозяйка, старая, каркающая, как ворона, цыганка. Укутанная чёрной с длинными кистями и кроваво-красными пятнами маков шалью, она хитро ухмылялась: «Я же всё вам предсказала заранее. Почему вы меня не послушались?» – говорили её глаза.

Я понял, что, вопреки всяким страхам и пророчествам, должен дать сейчас же ясный и твёрдый ответ. Для живого Петра я готов был сделать всё что угодно. Но как я смогу что-то сделать для человека, уже ушедшего в другой, неведомый мир? Да есть ли этот мир вообще? А если есть? А если они там и вправду после смерти живут, и души их бессмертны? Так кем же после этого я буду, отказав в помощи попавшему в беду другу? Даже подумать было страшно.

Нет! Чего бы это ни стоило, я сделаю всё, что от меня зависит, а если потребуется, даже больше…

Казалось, что я очень тихо произнёс: «Я сделаю!» Но эхо, как гром, разнесло по всему лесу: «Я сделаю! Я сделаю!»

Чёрное ночное кладбище на миг озарилось ярким светом, и пёс исчез так же внезапно, как появился. Примятая им трава медленно распрямлялась, укутав цыганскую шаль.

Я стоял один, повзрослевший на несколько лет. Легко сказать, «сделаю», но, чтобы спасти загубленную душу, недостаточно одного желания. Это понимал даже я со своим ничтожным жизненным опытом. Нужно, чтобы своя душа была ясной и чистой, готовой откликнуться на зов другой души, как скрипка на лёгкое прикосновение руки великого мастера.

Звёзды уже погасли. Небо было затянуто медленно ползущими тяжёлыми тучами, цепляющимися за верхушки деревьев своими чёрными лохмотьями.

Вдруг резко ударил гром, небо разорвали яркие, до ослепительной белизны, молнии. Хлынул тёплый весёлый дождь. Исчезла духота, воздух наполнился озоном и острым запахом мокрой хвои. Стало легко дышать.

Всё, что ещё минуту назад казалось абсолютной реальностью, испарилось, как утренний туман под лучами солнца. «Так это же был сон, всего лишь сон. Ни кладбища, ни чёрного пса, ни клятв – ничего нет. Я свободен, я свободен. Завтра съезжу на могилу Петра, чтобы уж совсем освободиться от этого кошмара», – радостно взмахнув руками, я окончательно проснулся. В окно светило яркое солнце. Бабушка хлопотала у печи, пекла мои любимые калитки со свежей картошкой. Жизнь была прекрасной и удивительной.

Всеобщая любимица – кошка Мурка соскочила с кровати на пол и, свернувшись в клубок, улеглась на огромную, чёрную, с красными пятнами маков шаль. Глаза её зажглись зелёными огнями.