ЛИЗОНЬКА

Лизонька

Когда я вспоминаю детство, то на память обязательно приходят мои чтения писем для бабушки – писем от её сестёр, братьев, племянников, снох, кузин… Письма обязательно начинались так: «Во первых строках моего письма сообщаю, что живём мы хорошо, чего желаем и вам, и шлём приветы Полине, Арине, Валентине…» – и так на весь первый лист. Какие же это были большие семьи – и куда всё это делось? Вместе со словами, обозначающими родство – сноха, деверь – мы потеряли и самое родство. Распались корни могучего родового дерева, под сенью которого росла и развивалась каждая семья – истинный кирпичик государства, источник взаимной любви и высшей морали.

Естественно, я не раз обращался к деду с просьбой рассказать о его семье.

– Ты знаешь, внучек, что я с младенческих лет жил в отрыве от своих семейных корней. Тем радостней было для меня узнать, что дядя перевёз в Питер сначала младшую, а затем и старшую мою сестру.

Старшая увлеклась в городе революционными идеями, вечно попадала в какие-то истории, из которых её вытаскивал дядя, чтобы назавтра она ещё глубже в них увязала. Всё, что осталось о ней в моей памяти – это её горящие глаза и непреклонная решимость бороться за свободу всего и вся. В годы гражданской войны она вступила в брак с красным латышским стрелком и навсегда уехала в Латвию. Больше я с ней не встречался.

Младшая сестра – Елизавета, Лизонька – с блеском окончила Смольный институт мещанских девиц и была гордостью этого прославленного учебного заведения. Дядя не чаял в ней души и хотел, чтобы она осталась в его семье. Но сестрёнка была не только красавицей, но и человеком с сильным характером. Она выбрала для себя самый трудный путь – уехала в Сестрорецк служить учительницей.

Её любили все в семье и в институте за её сильный характер. Лиза обладала чудным голосом, рисовала, играла на фортепьяно. Дядя пристрастил её к верховой езде и звал сестру «мой гусар» за лихость и красоту посадки. Беда пришла откуда не ждали. Поздней холодной осенью она пошла на дальний хутор навестить свою больную ученицу. Вся промокла, но, несмотря на уговоры родных девочки, не осталась ночевать и возвратилась в Сестрорецк, – ведь в школе её ждали ученики. В результате на другой день слегла с воспалением лёгких, перешедшем в скоротечную чахотку. Дядя, член Государственной думы, приложил все усилия и средства для спасения Лизы. Не помогли и лучшие питерские врачи. Горе наше было безутешным. Гроб был весь усыпан цветами, но даже они не способны были затмить её ангельской красоты. Я долго не мог сообщить матери о смерти Лизоньки: боялся – не выдержит её сердце.